Полина Шарендо-Панасюк: Пока меня везли в лифте, я совершила еще два «уголовных преступления»
- 8.03.2025, 13:43
История оппозиционерки, которую в родном Бресте называли белорусской Жанной д’Арк.
Историю Полины Шарендо-Панасюк, которую в родном Бресте называли белорусской Жанной д’Арк, «Новая газета Европа» уже рассказывала, когда политзаключенной «навешивали» очередной срок. Полина — активистка и диссидентка. До ареста она была региональным координатором гражданской инициативы «Европейская Беларусь», в 2019 году выдвигалась в депутаты и даже успела выступить в эфире государственного телевидения, после чего ее быстро лишили регистрации. Потом были протесты 2020 года, арест мужа и в качестве логического завершения взломанная силовиками дверь, уголовное дело, суд.
Четыре с лишним года мы точно не знали, что происходило с Полиной. Трижды, когда срок подходил к концу, ее отправляли из колонии в СИЗО с новым уголовным делом по статье 411 — «злостное неподчинение требованиям администрации исправительного учреждения». А потом снова возвращали в колонию, где она практически не выходила из карцера.
Все эти годы мы могли получать лишь отрывочные сведения о ней от тех, кто выходил из колонии. Но в феврале после очередного отбытия «от звонка до звонка» Полина Шарендо-Панасюк все-таки освободилась. Спустя некоторое время была эвакуирована из Беларуси. Сейчас она в Литве, в безопасности; и может наконец рассказать, что с ней происходило.
«Пока меня везли в лифте, я совершила еще два «уголовных преступления»
— Полина, тебя арестовали 3 января 2021 года. Твой муж Андрей в это время отбывал очередные 15 суток административного ареста. Ты понимала, что и за тобой могут прийти в любой момент?
— К концу 2020 года я знала, что в Беларуси уже составлены списки сталинского типа: тех, кого нужно посадить. И если в августе и осенью силовики в основном хватали людей на улицах во время маршей и после них, то к началу 2021 года наступил следующий этап: они пошли по квартирам хватать людей. За мной пришли уже со следователем, то есть не просто взять превентивно на 15 суток и решить, что делать потом, а с уголовным обвинением. Взломали дверь и вошли в квартиру.
В постановлении о возбуждении уголовного дела, которое принес с собой следователь, была только одна статья — стандартная 342-я, «организация действий, грубо нарушающих общественный порядок», по ней судили всех участников маршей.
Но пока меня везли в лифте с восьмого этажа на первый, я совершила еще три «уголовных преступления» — сказала им все, что думаю. В итоге статей было три: 364
(«насилие либо угроза применения насилия в отношении сотрудника органов внутренних дел»), 368 («публичное оскорбление» Лукашенко) и 369 («оскорбление представителя власти»).
— А ты надеялась, как многие участники протестов, что вот еще совсем чуть-чуть — и все закончится, и рухнет диктатура, и откроются тюрьмы? Мне бывшие политзаключенные из «первой волны» рассказывали, что в тюремных камерах иногда начинали собирать вещи, когда слышали шум за окном: думали, что это пришли их освобождать.
— Я не надеялась. Мне в принципе все стало понятно еще в конце лета 2020 года, когда начались эти розовые сопли: «Ах, смотрите, мы обувь снимаем и в носочках на лавочку!» — и цветочки омоновцам. Я все поняла и ждала, когда развернется террор. Осознавала, что это вопрос недолгого времени. Моего мужа задержали превентивно, и он все протесты просидел в ИВС. А потом мы с ним действительно обсуждали, уезжать или нет. Я всегда сражаюсь до последнего патрона, это жизненный принцип.
— Твой диалог с судьей («Обвиняемая, встаньте!» — «Перед бандитами не встаю»; «Хотите заявить отвод суду?» — «Вы не суд»; «Когда задержаны?» — «Захвачена в плен 3 января») стал классикой и материалом для драматургии — я знаю, что, к примеру, в Чехии его ставили в театрах, делая небольшие спектакли в знак солидарности с тобой. Ты готовилась к этому суду?
— Я просто не живу в этой терминологии: суд, дело, обвинение. Я сразу сказала: я военнопленная. И четыре года им в головы это вдалбливала. Просто мой плен, говорила я, географически совпадает с вашей колонией. Этот диалог с ними — судьями, прокурорами, оперативниками — я вела четыре года. Никогда не осознавала себя как подсудимая, обвиняемая, осужденная — только как военнопленная.
«Мы посадим твоих детей и твоих родителей»
— Когда тебя после суда привезли в колонию, ты же наверняка понимала, что, продолжая называть себя военнопленной, а не осужденной, ты «наговариваешь» себе статью о неподчинении и новый срок?
— Я не только себя военнопленной называла, я еще и их — оперативников, администрацию — называла террористами и оккупантами. В принципе мне сразу сказали, что будет новое дело по статье о неподчинении. В августе 2021 года меня привезли в гомельскую колонию, и сразу ко мне приехал [старший оперуполномоченный] Зборовский из областного УДИН (управление департамента исполнения наказаний. — Прим. ред.). Он сказал: «Вот я к вам сейчас приехал первый раз и скоро приеду во второй. Если к моему второму приезду вы не подпишете бумаги — «признаю вину, обязуюсь не нарушать правила внутреннего распорядка» и так далее, — будете ездить из зоны в СИЗО и обратно следующие десять лет».
— Я слышала фамилию Зборовского из гомельского УДИН. Политзаключенные женщины, которые выходили из колонии, о нем рассказывали как о редком негодяе.
— Когда Юлиан Зборовский приехал к нам в сентябре 2021 года, он начал проводить кастинг политзаключенных. Вызывал по одной и давил с требованием написать прошение о помиловании. Угрожал, запугивал. При этом рассказывал мне, что воевал в Украине, — понятно, на какой стороне. В общем, такая шваль русскомирная. В последний раз я его видела в августе 2023 года, когда он говорил: «Мы проведем эти выборы так, что никто и не пикнет». До «выборов» оставалось еще полтора года, а они уже были озабочены, чтобы никто не пикнул. И я понимала, что до этих «выборов» шансов выйти у меня нет.
— Полина, но у тебя изначально срок был небольшой — два года. Была ли возможность тихо отсидеть и выйти без дополнительных сроков, этапов и карцеров?
— Да, в случае выполнения их условий. Когда меня привезли в колонию, туда как раз Воскресенский свой спам политзаключенным рассылал (Юрий Воскресенский в 2020 году работал в штабе кандидата в президенты Виктора Бабарико, был арестован, но вскоре освобожден, после чего объявил, что будет просить Лукашенко о помиловании других политзаключенных. — Прим. ред.). В этих письмах счастья предлагалось написать прошение о помиловании, а потом будто бы Воскресенский перед Лукашенко словечко замолвит. Я на листке написала все, что думаю, и про Лукашенко, и про Воскресенского. И отправила. Почему-то подозреваю, что мое письмо не дошло до адресата.
Потом политзаключенных разделяют на «правильных» и «неправильных». Те, кто сразу подписал, согласился на их условия, действительно могут тихо отсидеть и выйти в положенный срок, а то и по помилованию. А из «неправильных» политзаключенных делают пугало для новоприбывших. Обработка начинается сразу по приезде, еще в карантине. Там запугивают страшно: «Если ты не подпишешь помилование, ты будешь плакать каждый день, мы посадим твоих детей и твоих родителей». Я видела, как эти девочки, выходя из карантина в отряд, боялись не то что подойти к нам — даже смотреть в нашу сторону. Просто шли вдоль заборчика, опустив головы.
— Тем не менее на так называемый профучет — с желтыми бирками экстремистов на рукаве — ставят и «правильных», и «неправильных» политзаключенных?
— Да, это делается практически сразу же. Раньше, как рассказывали опытные заключенные, в этой гомельской зоне можно было тех, кто на профучете, по пальцам одной руки пересчитать. А сейчас это большинство. В течение месяца-двух всех делают «злостниками» — злостными нарушителями. Это сразу перекрывает «отоварку»: «злостник» имеет право закупаться в магазине только на две базовые (базовая величина в Беларуси — показатель для расчета пошлин и выплат, сейчас составляет 42 рубля, что соответствует 12,6 евро. — Прим. ред.).
А дальше начинается лишение посылок, лишение свиданий и звонков, провокации со стороны стукачек, работающих на оперативников. В общем, психологический террор.
И, конечно, ШИЗО и ПКТ (помещение камерного типа, тюрьма в тюрьме. — Прим. ред.). Причем ПКТ — штука резиновая. Тебе дают полгода ПКТ, но за эти полгода еще семь раз отправляют на 10 суток в ШИЗО. Меня, например, уже во второй колонии, в Речице, таким образом вместо полугода продержали в ПКТ десять месяцев, время от времени отправляя в ШИЗО.
«Подушки делали из куска мыла и туалетной бумаги»
— Не представляю себе, как выживать в ШИЗО. Туда ведь ничего с собой взять нельзя, никаких личных вещей?
— Там действительно сидишь вообще без ничего. Выдается только зубная щетка, паста, туалетная бумага и мыло. И если в гомельской колонии раз в день женщинам выдавали хотя бы бутылку теплой воды для гигиенических нужд, то в моей второй колонии, в Речице, женщины подмывались мыльницами. Туалет — дырка в полу, как на советском вокзале, кран с водой — в другом конце камеры, горячую воду дают на 20 минут в день. И всем нужно успеть. Все толпятся: одной нужно умыться, второй подмышки помыть, третьей зубы почистить, четвертой носки постирать. Вот и набирали воду для интимной гигиены в мыльницы и несли к дырке в полу.
— А матрацы дают?
— О чем ты, какие матрацы? Ни одеял, ни простыней — голые нары. Двухъярусные. Никакой подпорки, чтобы забираться на второй ярус. Днем ничего, но когда ночью от холода по пять раз встаешь в туалет, забираться назад — тот еще квест. Мы в ШИЗО придумали, как подобие подушек делать: или туфли под голову, а сверху туалетная бумага, или кусок мыла туалетной бумагой обмотать — и эту конструкцию под голову. Впрочем, туалетную бумагу использовали еще и для спасения от холода: обматывались ею на ночь.
— Знаю, что в ШИЗО запрещено даже библиотечные книги читать. Как там убить время и не сойти с ума?
— ШИЗО — это как будто тебя запирают в могилу, где ничего, кроме пустоты. В Гомеле, правда, была какая-то радиоточка, по которой крутили пропаганду. В Речице нет вообще ничего. Я сидела в ШИЗО даже не по 15 суток, а минимум по месяцу. Это у них такая «артподготовка»: чтобы возбудить дело по статье о неподчинении, нужно быстро набрать необходимое количество баллов нарушений. И вот они закрывают в ШИЗО и выжидают — будет ли приказ дальше фабриковать уголовное дело. В моем случае приказы поступали трижды, и дальше начинался следующий этап. Мне записывали нарушения даже в ШИЗО. Казалось бы, что там можно нарушить, если ты сидишь в клетке? А вот можно, оказывается.
В Гомеле был такой дикий холод, что без физических упражнений было невозможно хоть чуть-чуть согреться. И вот мне зарядку записали как нарушение режима: «Лежа на полу, делала физические упражнения, чем нарушила правила внутреннего распорядка».
После этого я зарядку уже не делала. Зимой просто приклеивалась к батарее, потому что стоит от нее хоть на шаг отойти — замерзаешь люто. У меня на коленях следы ожогов оставались — так я вдавливала ноги в батарею. Причем теплые носки или обувь тоже взять с собой нельзя — в ШИЗО выдавали какие-то картонные туфли.
А чтобы не сойти с ума, нужна очень жесткая дисциплина. Ты выстраиваешь себе график: столько-то времени ты сидишь, столько-то ходишь. Еще на сокамерниц отвлекаешься: они то дерутся, то сплетничают, то вспоминают, как они в каком-то дворе чекушку распивали. В ПКТ немного проще: бытовые ужасы те же, но разрешены книги. Берешь книгу — и погружаешься в нее с головой. А еще в ПКТ дают матрацы и подушки.
— Сколько времени ты в общей сложности провела в ШИЗО и ПКТ?
— Сейчас вспомню. С декабря 2021-го по апрель 2022 года, с октября 2022-го по август 2023 года, апрель и май 2024 года — это ПКТ. А в остальное время — ШИЗО, ШИЗО, ШИЗО, с краткими вывозами в СИЗО и ИВС, когда фабриковали очередное дело и срок. За весь 2023 год я выходила на улицу восемь раз: в декабре, в СИЗО Гомеля, куда меня привезли из колонии, чтобы снова судить. Там были прогулки. Восемь дней из 365!
«Меня вели на поводке, как собаку, мимо обычных людей»
— Тебя трижды отправляли на судебно-психиатрическую экспертизу в РПНЦ психического здоровья, который в народе называют «Новинками». Там-то хоть не нары, а кровать?
— В психушке я, можно сказать, отдыхала. Там кровать, постельное белье и можно лежать. Правда, переодевают в жуткую сорочку и халат образца 1972 года, на ноги — шлепки 42 размера. Но зато я отлеживалась и спала. Жаль только, что если первый раз, еще из СИЗО во время следствия, меня привезли туда на положенный 21 день, то потом, уже из колонии, привозили на недельку и увозили обратно.
— Понятно, что вертухаи тебя ненавидели за твое сопротивление. А врачи в «дурке» тебе сочувствовали? Все-таки это не каратели.
— Я искала слово, чтобы определить этих врачей. Иного, кроме слова «никчемные», подобрать не смогла. Они играют роль врачей, но на самом деле такие же вертухаи. Спрашивали: «Не хотите ли поговорить с психиатром о семье?» Я отвечала: «А давайте поговорим о семье Лукашенко».
Летом 2024 года, во время последней судебно-психиатрической экспертизы, меня выводили к стоматологу. На меня надели сзади наручники, а к ним пристегнули поводок типа старого скрученного телефонного шнура. Вот представь: конец этого поводка берет в руку тетка-мент и в таком виде ведет из здания, где тебя держат, в другое. Рядом еще мент-мужчина. И вот так, как собаку, тебя на поводке ведут мимо обычных людей и машин. Десять минут туда, десять обратно. Но это были единственные минуты лета 2024 года, когда я шла среди деревьев под открытым небом.
— Все это выглядит так, будто система выстроена только на одном фундаменте: бесконечном унижении просто так, без всякой цели.
— Не то слово. Причем не то чтобы какая-то отдельно взятая колония, или СИЗО, или ИВС этим славилось — издевательства и унижения везде, этим все пропитано. В ПКТ раньше разрешали один раз в день влезть в свою сумку, которая находится в отдельном помещении, и воспользоваться, например, дезодорантом или кремом (политическим, разумеется, [разрешалось это делать] только в наручниках). Но с мая 2023 года воспользоваться дезодорантом или другой вещью из личных можно только раз в неделю — в так называемый банный день, когда водят мыться. Бритвенные станки с того времени тоже запрещены, хотя раньше в банный день ими можно было воспользоваться.
В ИВС Речицы раньше на ночь выдавали матрацы, теперь не выдают. Спать приходится на голом полу, с которого несколько раз за ночь поднимают: нужно подойти к двери и представиться.
Там в камере светят три мощные лампы, а ночью включают дополнительно четвертую — «ночник». От этой иллюминации вертишься на полу и пытаешься закрыться от света волосами, майками, носками.
Причем менты говорят: это не мы придумали, это приказ из МВД спустили.
В гомельском ИВС у женщин отбирали вещи, и у них не было запасных трусов. И во время месячных, пока единственная пара постирана и сушится, эти женщины сидели просто с тряпками между ног. Другим по ночам не давали ложиться — заставляли стоять или сидеть. А убийцы в это время спокойно спали на матрацах. Вообще я даже не могу сказать: вот там-то и там-то хуже всего. Это система. Пытки, унижения, издевательства — это везде.
— В прошлом году все были уверены в том, что ты выйдешь: к твоей маме приходили из уголовно-исполнительной инспекции незадолго до окончания срока, спрашивали, не возражает ли она против того, чтобы ты у нее жила. А накануне освобождения — внезапно снова в СИЗО и еще год срока.
— Они не только в прошлом году эту комедию устраивали, но и в позапрошлом. Тогда в Речице незадолго до «звонка» даже суд провели, который установил мне два года превентивного надзора. Матери посылали запросы насчет моего проживания в ее квартире, мне прямо в колонии давали какие-то распечатки с вакансиями с биржи труда, чтобы я заранее подумала о своем трудоустройстве. Но вместо освобождения — еще год срока. В 2024 году они уже шоу с превентивным надзором не устраивали — просто вывезли накануне освобождения в СИЗО.
— И когда твои родные приехали тебя встречать на следующий день, они узнали, что ты снова в СИЗО. Я помню, как они рванули в город покупать продукты, чтобы собрать тебе передачу, а оказалось, что негодяи уже передали тебе мешок гнилых яблок и исчерпали месячную норму.
— Это были не яблоки, это была кормовая морковь.
— Одна из бывших политзаключенных говорила, что в колонии для рецидивисток в Речице политическим морально даже проще. В гомельской колонии «первоходок» легче запугать, ими проще манипулировать и вынуждать создавать невыносимую атмосферу для политзаключенных. А в Речице — опытные зечки-«многоходки», на которых администрация уже не может с такой легкостью воздействовать.
— Это верно. Там совершенно другой контингент. Их «нагнуть» намного сложнее. Кроме того, там абсолютное большинство — по статье 174 уголовного кодекса. Это крепостная статья — «уклонение родителей от содержания детей либо от возмещения расходов государства на содержание детей». С ООНовских трибун власть кричит, что у нас нет рабства и что она борется с торговлей людьми, а в реальности эти женщины и есть рабы режима. Именно ими затыкаются все дырки, именно эти женщины обеспечивают чистоту белорусских улиц. Схема работает просто: отобрали детей — а дальше плати, возмещай расходы государству.
Эти женщины, как правило, малообразованные, злоупотребляющие алкоголем, понятия не имеющие о том, что у человека есть хоть какие-то права. Их устраивают на самые тяжелые и низкооплачиваемые работы и отбирают 70 процентов в качестве возмещения расходов государству.
Я встречала в колонии множество женщин, которые таскали камни на полях, работали на лесопилках, грузили тяжести, а после выплаты государству у них оставалось 20 рублей (шесть евро. — Прим. ред.).
И на 20 рублей нужно как минимум оплачивать коммунальные услуги и покупать еду.
В конце концов они просто бросали эту работу, и их оформляли по статье 174 и отправляли в колонию. Там небольшие сроки — полгода-год, но эти женщины постоянно возвращаются в колонию, по пять-семь раз. Они выходят, их участковый устраивает на работу. И снова — выплата государству и остаток зарплаты, на который можно купить пачку сигарет и кулек карамелек. Эти женщины в конце концов предпочитают вернуться в зону, где по крайней мере кормят. Они не могут купить даже шампунь и моются хозяйственным мылом. Из этого круга вырваться невозможно. Женщины со 174 статьей — рабыни Лукашенко.
— Ты надеялась, что на этот раз выйдешь? Или опасалась, что накануне снова увезут в СИЗО?
— Я не наивный человек и прекрасно понимала, что формально меня могут даже выпустить за ворота, а там будет ждать какой-нибудь «бобик». Или в близком будущем — статья «нарушений условий надзора». Раньше я вообще думала, что если выпустят, то в течение часа нужно покинуть страну: акула тоже иногда выпускает жертву, чтобы получше перехватить. Но потом решила все-таки довериться профессионалам, которые помогли мне эвакуироваться. И на воле я некоторое время пробыла дома. Купила наконец бананы, которые не видела четыре года. Просто лежала на диване и думала: встать с дивана, пойти к холодильнику, открыть дверцу и свободно взять что-то оттуда — это же такое счастье!
— Тебя посадили, когда еще не закончились протесты, не были разгромлены независимые медиа, а политзаключенные исчислялись сотнями, но не тысячами. Можно сказать, тебя арестовали в одной стране, а вышла на волю ты уже в другой. Что тебя больше всего в этой стране удивило?
— Не в стране. Скорее за ее пределами. Меня удивило, что МУС выдал ордер на арест Путина, а Лукашенко будто бы и не преступник. Меня удивило, что силовые структуры Лукашенко до сих пор не признаны террористическими организациями. Меня удивило, что до сих пор идет торговля: даже колонии завалены ящиками из-под европейских продуктов с датой производства прошлого и позапрошлого года. Меня удивило, что с Лукашенко до сих пор разговаривают. Приветствуют освобождение пары десятков заложников и не замечают, что в это же время еще сотня отправляется по тюрьмам. Беларусь превратилась в биржу заложников. А торговать ими за 30 лет Лукашенко насобачился, как никто другой.